Эволюция политической элиты Республики Татарстан

Г. Я. Гузельбаева,
к. соц. н., ст. преподаватель кафедры социологии Казанского государственного ниверситета

Общественная трансформация, начавшаяся в России в конце 1980-х годов, сопровождалась появлением новых групп, претендовавших на управление страной, их острой борьбой за политические и экономические ресурсы.

После событий 1991 г. на смену партийной власти пришли новые руководители регионов. В стране шел процесс формирования региональных элит, которые укрепляли свои позиции и превращались в серьезную политическую силу. Соответственно, менялся их состав и принципы формирования.

Одним из наиболее сформированных и самостоятельных субъектов российской политики является политическая элита Татарстана. Руководство республики, где самым многочисленным этносом являются татары, с одной стороны, вобрало в себя культуру и менталитет татарского народа, с другой — с целью легитимизировать свою власть обращается к необходимости возрождения национальной культуры и языка, а порой говорит о многовековой традиции государственности.

В данной статье мы рассмотрим процесс становления и принципы формирования политической элиты Республики Татарстан и уделим особое внимание вопросу ее преемственности тем политическим силам, которые руководили краем с начала XX века.

Изучение особенностей эволюции элиты Татарстана предполагается нами осуществить на основе теории борьбы за владение и перераспределение различных видов капитала французского социолога Пьера Бурдье. В его концепции классового воспроизводства, опирающейся на основополагающие категории (капитал, габитус, практики, структуры), предполагается авторское видение механизма образования социальных групп. В этой модели процесс конструирования социальной позиции агента осуществляется с учетом не только объективных условий существования, но и различных форм капитала (экономического, социального, политического, культурного, символического).

Экономический капитал объединяет в себе различные материальные ресурсы (среди которых деньги, в силу их роли всеобщего эквивалента, занимают ведущее место). Культурный капитал включает в себя различные ресурсы, связанные с уровнем общей культуры и образования (вкусы, знания, умения, университетский диплом и т. д.). Социальный капитал подразумевает различные ресурсы, связанные с групповой принадлежностью (прежде всего, различные «связи» с агентами, обладающими некоторой властью, приобретаемые в силу принадлежности к семейной, партийной или иной группе).

Четвертая разновидность капитала – символический капитал – представляет собой ту форму, которую принимают различные виды капитала, воспринимаемые и признаваемые как легитимные. Это значит, что капиталы, характеризующие социальные позиции агентов, существуют одновременно как бы в двух формах: в объективной форме (в виде определенной суммы на банковском счете, университетских дипломов, дворянских титулах) и в субъективной – символической форме, то есть в виде представлений, которые имеют о них агенты (как понятия об авторитете, престиже, репутации, славе и т. д.).

Различные типы капитала приобретают характер политического в том случае, когда они используются для оказания влияния на процесс принятия решений.

Между видами капитала существуют отношения постоянного обмена, то есть один вид капитала может конвертироваться в другой. Например, чиновник, обладающий широкими связями в государственном аппарате (социальным капиталом), уйдя с государственной службы в частный сектор, фактически обменивает социальный капитал на экономический; а плата за образование служит конвертацией экономического капитала в культурный. Именно за счет возможности подобного обмена капиталов осуществляется трансформация политической элиты, особенно в периоды смены доминирующего в данный момент вида капитала.

П. Бурдье представляет интерес для данного исследования в том числе и потому, что он подробно изучал общество Алжира 1950–1960-х гг., когда Алжир – мусульманское государство – имел статус одного из департаментов Франции.

Для мусульманских этносов России эту теорию впервые применил американский социолог турецкого происхождения Адиб Халид. Он рассмотрел противостояние джадидов (модернизаторов) и кадимистов (сторонников косервативно-охранительного направления) в Средней Азии на рубеже XIX–XX вв. за владение и перераспределение «культурного капитала» в соответствии с концепцией П. Бурдье.[1]

Схожие тенденции мы находим в процессе становления и развития политической элиты в Татарии и в начале XX века, и в его конце. Например, современное политическое руководство РТ характеризуется стремлением получить контроль над владением и перераспределением не только экономического, но и культурного и символического капиталов для населения республики. Ключевую роль здесь играет изучение в школах истории Татарстана и татарского народа, татарского языка, проведение республиканских праздников, активное освещение деятельности республиканских властей в федеральных и местных СМИ. Особое внимание уделяется отдельным группам населения, среди которых необходимо отметить работников аппарата управления, представителей СМИ, бизнесменов, научной интеллигенции, учителей, студенческой молодежи.

Центральной чертой джадидской реформы Адиб Халид назвал соревнование за социальное существование мусульманской элиты. Вопрос о ее существовании как таковой встал особенно остро в условиях создания индустриального общества. Поэтому традиционная мусульманская элита неизбежно должна была быть сменена современной интеллигенцией и представителями госаппарата.

Для татарского общества в конце XVIII – начале XX веков казанский исследователь А. Хабутдинов выделяет четыре группы традиционной национальной элиты – буржуазию, духовенство, дворянство (мурз) и светскую интеллигенцию, создавшие основу общенациональных структур в 1917–1918 гг.[2]

Для России, особенно начиная с эпохи Николая I, характерно слияние правящего сословия дворянства с госаппаратом. Ничего подобного не наблюдается в татарском мусульманском обществе Поволжья. Татарский политический деятель 1910–1920-х гг. из числа уфимских левых эсеров Ф. Сайфи и современные исследователи Г. Косач и А. Хабутдинов на примере анализа этноконфессионального состава чиновников Казанской и Уфимской губерний рубежа XIX–XX вв. указывают на ничтожно малую долю мусульманского чиновничества (около 1%), чьим высшим пределом был пост столоначальника (завотдела). Исключением был пост чиновника по особым поручениям при губернаторе, курирующего мусульманское население. Даже рост числа мусульман с высшим образованием на рубеже XIX–XX вв. не изменяет картину.[3]

С возникновением института парламентаризма в России в начале XX в. вышеуказанные группы татарской элиты стремились защитить свои политические интересы на трибунах Государственных дум в 1906–1917 гг. Весь центристский и левый спектр татарского общества требовал законодательной думы и конституционного правительства. С осени 1905 г. все татарские газеты развернули активнейшую предвыборную кампанию. На выборах в I Госдуму в 1906 г. был сформирован альянс партии кадетов и мусульманской либеральной партии «Иттифак», получивший все мандаты в Казанской, Уфимской, Оренбургской и Вятской губерниях, где были избраны соответственно 3, 6, 2 и 1 депутат-татарин[4].

Идея территориальной автономии татар формируется в 1917 г. уфимскими эсерами, выходцами из семей новой крестьянской буржуазии и сельских мулл, определившимися как клиентельная группа Галимджана Ибрагимова. Основу требований татарских уфимских эсеров составила программа эсеров, приспособленная к национальным особенностям. В вопросе территориального устройства планировалось провозглашение отдельной республики-штата «Татарстан» со столицей в Уфе. Привлекательность идеи территориальной автономии для Г. Ибрагимова заключалась в том, что создаваемая государственность имела бы институты управления, заменяющие органы национального самоуправления, возглавляемые традиционной татарской элитой. Правительство автономии позволило бы осуществить контроль над бюджетом территории и обеспечить назначение своих сторонников на ответственные посты. В 1917 г. сторонники Г. Ибрагимова, таким образом, заняли посты глав отделов мусульманского просвещения в уездных управах, возглавляемых эсерами (отметим, что к концу 1919 г. Казань, а не Уфа была избрана столицей Татарской автономии, а около четверти площади нынешнего Татарстана составляет часть территория Уфимской губернии).

Таким образом, можно утверждать, что уже в этот период закладывались основы введения института национального чиновничества, воплощенные в период Советской власти в институте центрального, губернских и уездных мусульманских комиссариатов. В 1920-е гг. именно бывшие левые эсеры и их последователи, наряду со сторонниками Мирсаида Султан-Галиева выступили в качестве наиболее активных сторонников процесса «коренизации аппарата». Эти лидеры поступили как типичные представители эволюционного социализма, про которых М. Вебер в 1918 г. говорил, что они «гораздо больше, чем революцией, интересуются собственными министерскими портфелями, а нижестоящие лидеры – тем, чтобы получить чиновничьи посты»[5].

После Октябрьской революции, когда власть в Казанской и Уфимской губерниях оставалась в руках коммунистов-нетатар, вопрос о создании татарской политической элиты как части советской стал объединяющим лозунгом для татарских радикалов. В 1924 г. идеолог национальных коммунистов М. Султан-Галиев писал, что тюркско-татарские коммунисты последовали «за коммунистической партией не столько из-за лозунгов классовой борьбы и классовой революции, сколько из-за лозунгов национального самоопределения». После провозглашения СССР в декабре 1922 г. сторонники М. Султан-Галиева выступили за придание АТССР статуса союзной республики. Эта цель стала основным ориентиром национальной политической элиты, вплоть до подготовки Союзного договора в1991 г. [6]

Уже в 1920-е гг., когда закладывалась и создавалась будущая политическая элита Татарии, четко сложилось разделение постов по национальному признаку. В отчете Десятой облпартконференции приведены следующие цифры, показывающие соотношение татар и русских в партийных и советских органах. При том, в октябре 1924 г. среди коммунистов республики было лишь 23,9% татар, в обкоме татар тогда оказалось больше, чем русских (18 и 11 человек соответственно), а в кантональных комитетах наблюдался паритет (47 татар и 46 русских). А вот на уровне центральных советских учреждений ТАССР картина была иная: татары составляли здесь всего 19% кадровых работников, были в меньшинстве в Президиуме ВСНХ (8 татар и 13 русских), в руководстве трестов местного значения (3 директора-татарина и 6 нетатар) и в коллегиях наркоматов (22 и 29), хотя среди самих наркомов на тот момент большинство было за татарами (8 из 13). В руководстве профсоюзами татары были в абсолютном меньшинстве[7].

Одна из важнейших причин, почему не было большинства татар в новой местной политической элите, – это отсутствие у татар необходимого для этого объема культурного и символического капиталов: было почти полное отсутствие татар – специалистов с высшим образованием (за исключением наркома здравоохранения Фатиха Мухамедьярова ни один татарский советский лидер того времени не закончил вуз; этим, видимо, и объясняется более значительная концентрация татар в верхнем этаже республиканского партийного руководства сравнительно с их представленностью в советской административной верхушке) и не было среди татар влиятельных старых революционеров с отлаженными связями в центральном партийном аппарате.

Политическое руководство республики до перестройки практически почти полностью подчинялось центральной власти. Москва назначала первого секретаря обкома КПСС, председателя Совета министров и прочие ключевые фигуры и контролировала состав парламента и министерств.

Характеризуя Верховный Совет ТАССР в советский период в целом можно отметить, что его состав всегда избирался по квотному принципу (руководство СССР заранее предполагало распределение кандидатов в депутаты (они же – автоматически депутаты) по социально-демографическим и партийному признакам). А Верховный Совет 1991 г. (12 созыв) избирался уже на более-менее демократической основе, поэтому его состав значительно отличается от состава парламента предыдущих созывов.

Соотношение татар и русских сохранялось на уровне 50–53% и 37–43% соответственно. Доля депутатов, имевших высшее образование «непреклонно росла» (что, впрочем, соответствует повышению образовательного уровня населения в целом): от 17,5% в 1938 г. до 55,6% в 1985 г. С 1967 г. появляются депутаты с ученой степенью (0,9% — 2 чел.), в 1980 г. таких 8,4%, 1985 г. – 6,8%, в 1991 г. – 10%. Мы видим, что из созыва в созыв женщины составляли в среднем около 35% (1 созыв 1938 г. – 17,5%, 1980 и 1985 г. – по 39%, что объясняется идеологической формулировкой «общество развивается – женщины становятся активнее»). Около трети являлись беспартийными (этим подчеркивался плюрализм мнений). От 15 до 20% составляли депутаты до 30 лет (данных по остальным возрастным группам, начиная с 1967 года, нет). Рабочие составляли в среднем около 30%, доля крестьян по мере урбанизации постепенно снижалась (от 36,3% в 1938 г., 29,3% в 1951 г. до 15,2% в 1985 и 1991 г.) К сожалению, начиная с 1967 года нет данных о численности партийных и советских работников, однако можно предположить, что их доля была значительна (1955 г. – 41,2%, 1959 г. – 41,8%, 1963 г. – 35%).

В 1991 г., когда впервые не было «квотного задания» при выборах в Верховный Совет, а сами выборы проходили на альтернативной основе, несколько возрастает доля татар (с 49,2% в 1985 г. до 58% в 1991 г.), и уменьшается доля русских (с 43,6% до 37,6%). Избирается большее число депутатов с высшим образованием (88%, в 1985 г. – 55,6%, а начиная с 1995 г. – практически 100%, причем в 2004 г. треть народных избранников являются кандидатами или докторами наук). Резко падает доля женщин (до 6% по сравнению с 39% в парламенте предыдущего созыва 1985 г.) Также падает численность рабочих – 8,4% (в 1985 г. – 33,6%) и крестьян – 2,8% (в 1985 г. – 15,2%; а в 2004 г. их уже нет ни одного).

Чтобы понять принципы формирования политической элиты современного Татарстана и сравнить их с основами и принципами рекрутирования политической элиты республики Советского периода, целесообразно помимо количественных показателей обратиться к анализу биографий.

Так, биография Президента РТ М.Шаймиева является типичной для республики, где с 1920 г. по 1979 г. процент городского населения возрос с 8% до 73%. Казанский сельскохозяйственный институт (особенно факультет механизации) и продолжение карьеры в районной администрации в каком-то смысле в качестве «лифтов» заменили традиционное обязательное партийное образование и сельский райком партии, через которые, кстати, не прошел М. Шаймиев. Например, нынешний вице-премьер, министр сельского хозяйства и продовольствия РТ М. Ахметов прошел все эти четыре этапа. А премьер-министр РТ Р. Минниханов только последние два. Председатель Госсовета и все три его заместителя (все – члены партии «Единая Россия») имеют опыт работы в партаппарате КПСС. До 1998 г. все лидеры республики имели опыт работы в партаппарате (включая ныне не входящих в политическую элиту РТ Р. Алтынбаева, В. Лихачева, М. Сабирова, и Х. Низамова).

Характерно, что ключевым для татар, в отличие от русских, является негородское происхождение. Заметное исключение здесь составляют только госсоветники при президенте РТ Т. Акулов, М. Сафиуллин, Р. Хакимов, Ф. Хамидуллин (последний ныне – член Совета Федерации от РТ). Возраст при этом не имеет значения (например, Ф. Хамидуллин родился в 1936 г., а сменивший его на посту госсоветника по социально-экономическим вопросам М. Сафиуллина в 1970-м).

В составе правительства имеется трое татар-горожан (21,4%): министр культуры З. Валиева (Уфа), министр строительства и жилищно-коммунального хозяйства М. Хуснуллин и министр спорта и молодежи М. Бариев (оба — Казань). При этом, уже в 1989 г. 63,4% татарского населения ТАССР составляли горожане. Показательно, что эти цифры уступают 1993 г., когда татарами-горожанами были три вице-премьера (Ф. Газизуллин, Ф. Хамидуллин, М. Хаснуллин) и ряд членов правительства: министр внешних экономических связей (Ш. Арсланов), председатель Госкомитета по строительству и архитектуре И. Асадуллин, министр внутренних дел И. Галимов, министр финансов Д. Нагуманов. Из них только член Совета Федерации от исполнительной власти РТ Ф. Хамидуллин сохранил позиции в элите.

Интересным моментом в биографиях части членов политической элиты РТ является тот факт, что многие из ее представителей закончили сельхозяйственный и ветеринарный институты.

Казанский сельскохозяйственный институт был единственным необществоведческим вариантом высшего образования для татар, не желающих менять малую родину и этническую принадлежность. Хрущевская семилетка наряду с открытием небывалого доступа для всех слоев населения к высшему образованию обозначала фактическую ликвидацию татароязычных школ в старых городах РТ при неоткрытии новых. Доступ в республиканскую элиту для бывших татар-сельчан обозначал отказ от образования на родном языке выше уровня средней школы и русскоязычное образование на всех уровнях для их детей. Это характерно и для М. Шаймиева и двух его сыновей. Поэтому они не могли воспользоваться огромной долей культурного и символического капитала татарской элиты дореволюционной эпохи и первых лет Советского режима. Основной причиной здесь выступало незнание арабского шрифта, так как соответствующая литература была выпущена из спецхранов в середине 1950-х гг. Поэтому как политическая элита, так и большинство простого населения, в отличие от России, не включили в символический капитал лозунг восстановления былой государственности. Наследие дореволюционных политиков и теоретиков всех направлений, в отличие от российской элиты, также оказалось почти не востребованным.

Стоит отметить, что выпускники Казанского сельскохозяйственного института и его животноводческого эквивалента Казанского ветеринарного института сильны не своим количеством, а занимаемыми постами. Это президент, глава его администрации, премьер, начальник контрольного управления президента, два из пяти вице-премьеров (министра сельского хозяйства и продовольствия и министра транспорта и дорожного хозяйства), 3 из 16 министров (финансов и земельных и имущественных отношений и председателя госкомтруда); а также председатель Счетной палаты РТ А. Демидова и депутат Госдумы РФ, глава пивоваренной компании «Красный Восток» А. Хайруллина.

В 1980–1990-е гг. в Татарстане происходит резкое увеличение числа студентов-татар. Получив высшее образование и заняв соответствующие позиции на рынке труда, сегодня татары по своей социальной структуре близки к русским. Их уровень урбанизированности, включенности в современную социально-экономическую инфраструктуру общества довольно высок. Исследования этносоциологов показали, что национальная интеллигенция Татарстана имеет более полиструктурный и более сходный с русской интеллигенцией состав, чем во многих других республиках. Это сходство проявляется в том, что у татар значительна доля производственной интеллигенции (по данным переписи 1989 г. – 44,7% в составе городской интеллигенции у татар и 49,8% у русских). Выявлена также возникшая в 80-е гг. тенденция увеличения доли административно-управленческой интеллигенции в составе титульных народов республик в сравнении с русскими, а также интеллигенции художественно-творческой, преподавателей вузов, работников печати. К началу 1990-х гг. доля занятых в партийно-государственном аппарате у татар была более чем в полтора раза больше, чем у русских, так же как и доля художественно-творческой интеллигенции. В целом, по подсчетам исследовательской группы под руководством Л. Дробижевой, доля татарской интеллигенции по сравнению с 60-ми гг. выросла в два раза[8].

На наш взгляд, существуют две взаимосвязанные причины, влияющие на динамику состава интеллигенции. Обе они связаны с культурным капиталом. Первая заключается в том, что модернизация татарского общества, начавшаяся в советский период, осуществлялась не на татарском языке. Поэтому городская и/или техническая интеллигенция оказалась отстранена от татарского языка и культуры, а номенклатура, сконцентрированная на работе на селе и среди вчерашних селян, оказалась неспособной восстановить традиции татарской городской культуры и политической элиты начала прошлого века, в отличие, например, от прибалтов и народов Восточной Европы. Во-вторых, отстраненность культуры и языка от модернизационного процесса, в свою очередь, привела к сужению сферы его употребления, а вслед за этим – и к остановке в развитии. Носители татарского языка, закончившие национальную школу, не могли успешно включаться в модернизационно продвинутые сферы трудовой деятельности. Поэтому среди татароязычных татар много неквалифицированных рабочих и мало технической и естественно-научной интеллигенции.

В условиях этнического ренессанса ведущая роль принадлежит «партии бывших провинциалов» (как ее называет Л. Сагитова), выражающей интересы и устремления в большей мере татароязычной части татарского общества. Таким образом, национальный вектор модернизации отвечает чаяниям именно этой части современного татарского общества; для большей же части русскоязычных татар этническая основа модернизационных процессов малоактуальна[9].

Карьера М. Шаймиева как раз и отражает национальный вектор модернизации и включает в себя высшее образование, хозяйственную деятельность в аграрном комплексе, партийную работу, руководство номинальным правительством республики, затем ее обкомом и парламентом. Поэтому М. Шаймиев с его политическим и, что не менее важно, социальным капиталом, с его опытом партийной, советской и хозяйственной деятельности оказался оптимальным вариантом в период крушения идеалов и хозяйственных связей. Его карьера показывает изменение соотношения центра власти между партийной, советской и хозяйственной деятельностью.

Говоря о преемственности сегодняшней элиты РТ по отношению к советскому периоду приходится констатировать, что советская номенклатура во многом сохранила и даже укрепила свое политическое и экономическое положение. По данным известной московской исследовательницы элиты О.Крыштановской, новая политическая элита в России в целом состоит большей частью из бывших партийных и советских работников, а новая экономическая элита рекрутировала кадры из комсомольцев и хозяйственников (среди региональной элиты выходцы из старой советской номенклатуры в середине 1990-х гг. составляли 82,3%)[10].

В Татарстане к 2005 г. среди политической элиты доля выходцев из советской партийно-хозяйственной номенклатуры составляет 50%. В высшем политическом слое имеются «бывшие комсомольцы» — руководящие работники райкомов, горкомов и обкома ВЛКСМ.

Сегодня мы наблюдаем равное количество выходцев из деревни и уроженцев города (по 50%).

Высшее образование имеют все члены элиты. Как мы уже писали, особое значение для занятия высших политических позиций имеет сельскохозяйственный и ветеринарный институты. Их выпускниками являются 14,3% (Президент РТ, руководитель его аппарата и начальник контрольного управления, премьер-министр, один вице-премьер и 4 министра, Председатель счетной палаты, 1 депутат Госдумы РФ, 1 крупный бизнесмен). Причем почти все они – так называемые «назначенцы», представители номенклатуры, чье рекрутирование произошло административным путем (и даже депутат Госдумы и бизнесмен не составляют исключения, так как последние выборы в Госдуму РФ лишь подтвердили теневой договор внутри политической элиты, а бизнесмен является прямым выходцем из советской партийной и хозяйственной номенклатуры).

Основная часть политической элиты – люди от 42 до 58 лет (72,6%); две третьих элиты (66,7%) – лица старше 50 лет. (Всего по составу: моложе 40 лет – 7,1%, от 40 до 49 лет – 26,2%, 50-59 лет – 50%, 60 лет и старше – 16,7%.)

Распределение между татарами и русскими составляет 66% и 34% соответственно (другие национальности не представлены).

Представители силовых структур составляют 10% всего состава политической элита Татарстана.

Теперь обратимся к анализу того, в какой мере политическая элита РТ обладает символическим капиталом – того самого важного компонента, который позволяет оправдать и легитимизировать власть элиты в глазах населения республики и за ее пределами.

Можно с уверенностью констатировать, что руководство Татарстана смогло обеспечить себе монопольное обладание «символическим капиталом» – во-первых, недопущением конфликта на межнациональной почве, а во-вторых, взяв на себя обеспечение выживания населения в начале 1990-х гг., возможное только в условиях получения части доходов от экспорта нефти (что фактически стало следствием ограниченного суверенитета, начиная с декабря 1991г.)

В эти годы внедряется образ «бабая» М. Шаймиева, как единственного реального патрона для населения РТ. Как справедливо указывает М. Маколи: «Характерными чертами советского общества являлись специфическая система обмена и наличие разветвленной сети предоставляемых государством благ… В итоге, важен результат – формирование гигантской сети отношений «патрон-клиент», в которой наиболее слабые клиенты не располагают ничем, кроме своей жизни. Государство же стало самым главным «патроном»... Именно поэтому верховный «босс» – государство – и берет на себя обеспечение определенного уровня благосостояния в обществе»[11].

При этом «строители нового государства, хотя и поддерживают рыночные меры, создавая и используя сеть преданных себе граждан, продолжают выступать в качестве «патронов» (других средств у них, впрочем, нет). Дело не в том, что правление коммунистической партии оставило в наследство новому режиму штат номенклатурных чиновников, а в том, что даже после краха старого режима порожденная им социальная практика продолжает выращивать «патронов», элитные структуры и простой люд, не видящий смысла ни в организации, ни в политической активности».[12] М. Шаймиев во многом воспроизвел систему отношений, господствовавшую в советскую эпоху, с той разницей, что число представителей центра и его финансовая поддержка тогда были минимизированы самой Москвой. Лозунгом властей РТ стало мягкое поэтапное вхождение в рынок, средства на которое были получены в ходе распределения доходов от нефти РТ и получение квот на экспорт нефти в результате соглашения между правительствами РФ и РТ в декабре 1991 г. и феврале 1994 г. Это рассматривалось как личная заслуга М. Шаймиева, пополнившая его символический капитал.

К интересным выводам относительно некоторых характеристик политической элиты РТ середины 1990-х годов пришел казанский политолог М. Фарукшин. Подавляющее большинство политической элиты в 1993 г. были выходцами из сельской местности (69,6%); уроженцы из малых городов составляли 11,8%, лишь 18,6% родились в крупном городе. Это явно не соответствовало распределению населения Татарстана на городскую (71%) и сельскую (29%) части. «Специфическая деревенская культура, – пишет М. Фарукшин, – привнесенная значительной частью правящей элиты во властеотношения, включает в себя традиционные нормы чинопочитания, внутреннего неприятия оппозиции и инакомыслия, благоволения выходцам из собственной среды, еще больше – землякам, подозрительности к «чужакам», особенно из городских и образованных слоев, представление о собственной непогрешимости, самолюбование и т. д.»[13]

Характеризуя российскую элиту и, в частности, татарстанскую, можно применить к ней понятие «клан» – это обусловлено характером сложившихся в рамках российских элитных групп отношений, которым свойственны значительная закрытость, широкое распространение патрон-клиентных отношений (в частности, непременной их составляющей – отношений личной лояльности), а также сугубо корпоративная, партикулярная ориентация, то есть все то, что составляет существо клановых отношений.[14]

О. Гаман-Голутвина считает, что Республика Татарстан является здесь характерным примером: «в национальных республиках основой формирования кланов нередко являются родственные и земляческие отношения, общность социального происхождения. Примером подобной структуры может служить организация элиты в Республике Татарстан. Она представляет собой совокупность кланов, сформировавшихся вокруг влиятельных властных фигур. В свою очередь, эти кланы, подобно спутникам Солнечной системы, вращаются вокруг центра – президента РТ М. Ш. Шаймиева. Согласно мнению экспертов, структура элиты Республики Татарстан расположена концентрическими кругами вокруг М. Шаймиева: наиболее близкий круг – «семья» – близкие родственники; следующий круг – друзья «семьи»; третий круг – «социально близкие» высокопоставленные функционеры (этнические татары – выходцы из деревень); четвертый круг – «приближенные к трону» – функционеры, выдвинувшиеся благодаря деловым качествам, но с учетом безусловной личной лояльности первому лицу».[15]

Практика назначений и лишения должностей в РТ является ярким подтверждением этого вывода (например, сюжеты с отставкой Алтынбаева, Низамова, назначением родственников и друзей семьи Шаймиева).

Стоит отметить, что члены политической элиты могут совершать переходы внутри республиканской элиты: переход спикера Верховного Совета РТ Ф. Мухаметшина на должность премьер-министра РТ и обратно; переход вице-спикера Верховного Совета РТ З. Валиевой на должность зам. премьер-министра РТ и министра культуры РТ; совмещение вице-премьером Р. Муратовым должности председателя Совета директоров АО КамАЗ; вице-президент РТ В. Лихачев вначале перешел на должность спикера Госсовета РТ (затем был направлен представителем РФ в Брюсселе, ныне член Совета Федерации РФ от органов исполнительной власти Ингушетии), глава администрации президента РТ Э. Губайдуллин стал членом Совета Федерации РФ от органов исполнительной власти РТ.

В Татарстане политическая элита («корпорация власти») настолько сильно укрепила свои позиции, что не оставило шансов проникнуть в государственные структуры другим оппозиционным группам[16]. Татарстанские политики в организационном плане обратились к локальным и этническим ценностям, но в организационном плане они пользовались привычными способами обеспечения своего контроля. Они унаследовали черты провинциальных советских руководителей, что в новой ситуации означало консолидацию их роли как патронов. Вертикальное построение власти в республике и вертикальная структура подчинения политического персонала обусловила преобладание принципов рекрутирования и отбора кадров, характерных для закрытых элит.[17]

Таким образом, социальная гомогенность может обеспечить большую элитную интеграцию, облегчая коммуникацию и восприятие. Соответственно, идентификация локальных интересов татарстанской политической элиты основана на сходных социальных характеристиках и опыте ее представителей. Качественные характеристики политической идеологии республиканских лидеров соответствуют качественным характеристикам интеграции здешней политической элиты.

К 2005 г. под контролем М. Шаймиева находилась и большая часть экономической элиты РТ. Татарстан остается одним из последних регионов РФ, куда минимально допущен московский капитал в лице финансово-промышленных групп.

Итак, в 1990–2000-е годы политическая элита Татарстана объединила в своих руках значительный политический и экономический потенциал и на сегодняшний день является одной из наиболее сформированных и самостоятельных субъектов российской политики.

Начиная с периода перестройки, возникли новые механизмы, каналы и принципы вхождения в элиту.

В политической элите РТ сейчас можно выделить представителей властных структур (это те, кого мы называем «номенклатурой», или «бюрократией») и так называемых «вольных стрелков» (представителей бизнеса, политических партий и общественных движений, лидеров общественного мнения, руководителей негосударственных СМИ, важнейших учреждений науки, культуры, образования, представителей духовенства).

Рекрутирование основного состава «номенклатуры» происходит преимущественно административным путем – посредством назначения на высшие должности в структурах региональной и муниципальной исполнительной власти, судебной власти; а также путем выборов законодательной власти (Президента РТ, депутатов Государственной Думы и Совета Федерации ФС РФ от РТ, Государственного Совета РТ). Причем в наименьшей степени в политической элите представлены руководители судебной власти, а приоритет наблюдается за исполнительной ветвью власти. Последнее обусловлено не столько традиционной ролью государства в управлении, сколько возможностью контроля за средствами регионального бюджета и использования административного ресурса, доступ к которым открывают руководящие позиции в структурах исполнительной власти. Что касается выборов в федеральные и региональные легислатуры, то эксперты отмечают, что избирательным кампаниям предшествует негласный отбор на основе принципа преданности президентской команде. Таким образом, выборы легитимируют результаты теневого торга, в том числе относительно персонального состава депутатов Госдумы от РТ и депутатов Госсовета РТ.

Та часть политической элиты, которая не занимает постоянных оплачиваемых должностей в структурах власти, но оказывает влияние на региональный политический процесс, как правило, рекрутируется по каналам бизнеса, политических партий, общественных организаций, учреждений науки, культуры, образования, СМИ, конфессий.

В качестве основного канала вхождения в политическую элиту представителей бизнеса можно назвать избрание представителей бизнеса в федеральный и местный парламент (последний пример – тот факт, что значительная доля депутатов нынешнего Госсовета РТ являются представителями государственного и негосударственного бизнеса). Хотя политическое участие бизнеса может быть не институционализировано, однако весьма ощутимо.

В России в целом действует следующий принцип: чем выше уровень, тем в большей степени экономическое влияние зависит от политического. Отсюда и стремление предпринимателей, добившихся больших успехов в экономике, расширить или подкрепить этот успех высоким политическим статусом. Этот принцип действует во всех регионах России[18]. Однако отметим тот важный факт, что в отличие от России (особенно ее федерального центра), политическая ситуация в Республике Татарстан всегда характеризовалась отсутствием олигархов (и вообще более-менее сильных политико-финансовых кланов).

В Татарстане, впрочем, как и в других регионах России, наблюдается тенденция, согласно которой сократилась доля лиц, влиятельных только в экономике, при возросшем числе лиц, влиятельных как в политике, так и в экономике. Осталась неизменной лишь ниша «чистой политики». Переход от «чисто политического» влияния к смешанному, конечно, тоже существует, однако доминирует все-таки переход «чисто экономического» влияния к комбинированному. Другими словами, происходит конвертация экономического капитала в политический (один из примеров – директор ТК «Эфир» А. Григорьев). Обмен же политического капитала на экономический был осуществлен в период перестройки (например, на время ушел в бизнес Р. Муратов) и сейчас не является доминирующим.

Политические партии и общественные организации в качестве каналов рекрутирования политической элиты значительной роли в Татарстане не играют (как и в масштабе всей страны). Однако число представителей партий в элите за последние два года возросло – за счет количественного и качественного роста представительства «Единой России». Укрепление ЕР обусловлено ее эволюцией в качестве модификации прижившейся в России модели «партии власти». Принципиальная особенность этой модели – ее тесная связь с госаппаратом. Связь «Единой России» с исполнительной властью стимулирует приток в ее ряды лиц, обладающих значительным политическим статусом в РТ.

Интеграция некоторых представителей политической элиты РТ в партийные структуры ЕР дает пример обратной по отношению к классическим канонам партийно-политического представительства тенденции: Татарстанское отделение «Единой России» не столько является каналом политического продвижения новичков (хотя это тоже имеет место), сколько используется влиятельными политиками и предпринимателями для упрочения своих позиций и укрепления связей в федеральных структурах власти. Происходит взаимовыгодный обмен ресурсами: влиятельные политические акторы конвертируют часть своего капитала в поддержку «партии власти» на татарстанском уровне, получая в обмен поддержку федерального центра. (Примеры тому – президент М. Шаймиев, спикер Ф. Мухаметшин и все нынешние депутаты Госдумы РФ от РТ).

Влияние представителей других партий (СПС, КПРФ) незначительно на фоне впечатляющих аналогичных показателей ЕР (в состав политической элиты РТ входят только два члена других партий – А. Салий от КПРФ и А. Таркаев от СПС, хотя последний входит в элиту скорее как влиятельный бизнесмен).

Что касается роли каналов науки, культуры, образования, СМИ и конфессий, то число продвинувшихся по этим каналам лиц незначительно, что отражает общую ситуацию невлиятельной политической роли науки, культуры и религии в жизни современного российского общества.

Исключение составляют две категории – руководители СМИ и ректоры ведущих вузов (например, гендиректор телекомпании «Эфир» А. Григорьев и ректор Казанского технологического университета А. Дьяконов).

Политическое влияние вузов обусловлено большим количеством вузов в Казани (и, соответственно, тем, что многочисленные коллективы вузов – важный сегмент электората). Влияние СМИ обусловлено ролью медийного ресурса как важного компонента политического влияния в Татарстане, для которого характерна относительно высокая степень медийной насыщенности.

Ведущими механизмами рекрутирования татарстанской политической элиты можно назвать избрание/назначение на руководящие должности в структурах исполнительной и законодательной ветвей власти; значительный объем политического и/или экономического капитала; общность политико-экономических интересов; родственные и/или земляческие связи и опыт совместной деятельности с первыми лицами РТ; патрон-клиентные отношения. При этом, несмотря на приоритетность формальных публичных механизмов политического продвижения, определенную роль играют неформальные механизмы поддержки со стороны групп влияния или отдельных лидеров (фаворитизм, протекционизм, коррупция и т.д.). Избирательные процедуры нередко легитимируют результаты теневого внутриэлитного торга. В качестве каналов продвижения политической элиты РТ выступают государственная служба федерального и регионального уровня, органы местного самоуправления, бизнес-структуры, в меньшей степени – политические партии и общественные организации, СМИ, учреждения образования и науки.

Вхождение в политическую элиту РТ зависит от наличия политического капитала и такой его разновидности, как административный ресурс, наличия экономического капитала, социального капитала (в частности, в виде эффективности и качества связей во властных и экономических структурах).

Перспективы политического продвижения в РТ определяются прежде всего поддержкой администрации. Жесткая система иерархии затрудняет выдвижение самостоятельных политиков. Выдвинуться можно только при поддержке доминирующей группы.

Итак, М. Шаймиев и его ближайшее окружение сконцентрировали в своих руках все виды капитала. Причем культурным и символическим капиталом обладало у татар до конца 1920-х гг. преимущественно мусульманское духовенство, а до Октябрьской революции 1917 г. татарское чиновничество как группа национальной элиты отсутствовала. Сегодня же представители Духовного управления мусульман РТ не входят в политическую элиту (впрочем как и представители других духовных управлений). Таким образом, вопрос восстановления капитала и элитарной роли мусульманского духовенства остается открытым.

Примечания:

[1] Khalid A. The politics of Muslim cultural reform: Jadidism in Central Asia / A. Khalid. – Berkeley–Los Angeles–London, 1998. – Р. 20–33.

[2] Хабутдинов А. Ю. Формирование нации и основные направления развития татарского общества в конце XVIII – начале XX веков. – Казань, 2001. – С. 4.

[3] Косач Г. Г. Город на стыке двух континентов: оренбургское татарское меньшинство и государство. – М., 1998. – С. 14–16; Сайфи Ф. Татары до Февральской революции. – Казань, 1930. – С. 42–43; Хабутдинов А. Ю. Формирование нации и основные направления развития татарского общества в конце XVIII – начале XX веков. – Казань, 2001. – С. 106-108.

[4] Хабутдинов А. Ю. Формирование нации и основные направления развития татарского общества в конце XVIII – начале XX веков. – Казань, 2001. – С. 205.

[5] М. Вебер. Политические работы. – М.: Праксис, 2003. – С. 333.

[6] Хабутдинов А. Ю. Лидеры нации / А.Ю. Хабутдинов. – Казань, 2003. – С. 131–137, 147–152.

[7] Работа областного комитета РКП(б). (Отчет X областной конференции за май-декабрь 1924 г.) // Путь Ильича. – 1925. – № 4. – С. 15-34.

[8] Демократия и образы национализма в Российской Федерации 1990-х гг / Л. М. Дробижева и др. – М., 1996. – С. 55.

[9] Социальное неравенство этнических групп: представления и реальность. – М.: Academia, 2002. – С. 110–111.

[10] Крыштановская О. Антология российской политической элиты / О. Крыштановская. – М., 2003.

[11] Маколи М. Становление новой российской государственности: опыт прогноза / М. Маколи // Полис. – 1993. – № 3.

[12] Маколи М. Становление новой российской государственности: опыт прогноза / М. Маколи // Полис. – 1993. – № 3.

[13] Фарукшин М. Политическая элита в Татарстане: вызовы времени и трудности адаптации / М. Фарукшин // Полис. – 1994. – № 6. – С. 70.

[14] Перегудов С. П. Новейшие тенденции в изучении отношений гражданского общества и государства // Полис. – 1998, № 1. – С. 147; Гаман-Голутвина О. В. Политические элиты России: вехи исторической эволюции. – М., 1998. – С. 364.

[15] Самые влиятельные люди России – 2003. – М.: ИСАНТ, 2004. – С. 58–59.

[16] Зазнаев О. Республика Татарстан // Конституционное право: Восточноевропейское обозрение. – М., 1997. – С. 75.

[17] Магомедов А. Мистерия регионализма. – М., 2000. – С. 139.

[18] Самые влиятельные люди России – 2003. – М., 2004. – С. 40–41.