RSS | PDA | Архив   Пятница 29 Март 2024 | 1433 х.
 

«Исламский фактор» международно-политической идентификации России

10.05.2007 18:00

Роль России в дальнейшем развитии исламского мира, переживающего период самосознания и поиска своего места в новом глобальном сообществе.

Современная международно-политическая ситуация с необыкновенной остротой поставила вопрос о путях дальнейшего развития исламского мира, переживающего период самосознания и поиска своего места в новом глобальном сообществе. Важная роль в ответе на поставленный вопрос принадлежит России, которая не только географически, но и по внутреннему мироощущению находится на стыке крупнейших культурно-исторических ареалов

Обозначенная таким образом проблема самым непосредственным образом связана с принципами консолидации Российского государства и общества, а будучи введенной в «исламский контекст» она прежде всего подразумевает преодоление кризиса восприятия. Необходимо понять, как соотносятся между собой в современной России два способа восприятия действительности. С одной стороны, условно говоря, «государственный», в соответствии с которым первично многоконфессиональное Российское государство, определяющее себя в мире, где живет свыше одного миллиарда мусульман, и действующее на международной арене с учетом данного факта. С другой стороны, еще более условно обозначенный «мусульманский подход», предполагающий, что первична всемирная исламская умма, а функции государства, суверенного права, политических институтов по большому счету сводятся к фиксации сугубо территориальных рамок, в которых существует та или иная часть верующих. При таком подходе ценность российской государственности определяется прежде всего степенью ее соответствия специфическим интересам и запросам мусульман, причем не только российских.

Разумеется, ни одна из упомянутых моделей не встречается в чистом виде. «Государственный подход» далеко не всегда означает гипертрофию политического начала в Исламе и под выстраиванием отношений с мусульманским миром далеко не всегда подразумевается диалог между государством и мусульманским сообществом по поводу актуальных проблем внутренней и особенно внешней политики. Было бы в корне неверно представлять себе каждодневную практику взаимодействия государства с российским мусульманством как подобие перманентного переговорного процесса, в котором каждая из сторон выступает с консолидированных политических позиций. Несмотря на многочисленные попытки придать понятию «исламский фактор» сугубо негативное содержание, то есть интерпретировать его как «внутренний» раздражитель и одновременно проблемный контекст для действий на международной арене, общий стиль описываемых отношений далек от конфронтации или некой конвенциональности.

Коль скоро исламские круги в России не являются консолидированной политической силой, их взаимоотношения с государством более логично считать составной частью внутрироссийских общественно-политических процессов. Хотя внешнеполитические события последнего времени производят определенный и порой довольно заметный резонанс в среде российских мусульман, основной темой, определяющей их политическую активность, остаются вопросы социального бытия. Главным образом это касается вероисповедальных основ и принципов соответствия исламскому образу жизни — большинство политических требований возникает именно в данной проблемной плоскости. Политизированный Ислам в России инициируется, регулируется и направляется теми же механизмами, которые стимулируют активность внеконфессиональных партий и движений. Внешнеполитическая риторика, используемая рядом мусульманских политиков, видимо, также по крайней мере отчасти детерминирована прагматическими установками, логически восходящими к особенностям электоральных предпочтений или позициям официальных властей.

Кстати наиболее явные факты, свидетельствующие об экстремальной политизации Ислама, непосредственно связанной с радикализмом и отрицанием существующего государственного строя, имеют своим источником не только и даже не столько деятельность исламского интернационала, главным образом они являются порождением внутрироссийских социальных проблем. Подобными экстремальными проявлениями, воплощенными для массового сознания в образе северокавказского ваххабизма, по существу, исчерпываются случаи посягательств современного российского Ислама на государственные прерогативы. Разговоры о введении норм шариатского права в законодательство республик с преобладающим мусульманским населением лишь с очень большой натяжкой можно назвать вызовом государству. Во всяком случае пока не похоже, чтобы у российской власти возникали на этой почве внешнеполитические проблемы.

Абсолютизация второй модели, описывающей стиль взаимодействия между Исламом и неисламским государством с точки зрения абстрактных носителей мусульманской идентичности представляется столь же неправомерной, причем по многим причинам. Прежде всего и главным образом это связано с ложным пониманием исламской идентичности, которым грешат как политические деятели, так и участники научных дискуссий, а в особенности — средства массовой информации. Одной из наиболее устойчивых стереотипных форм, внедряемых в массовое сознание российских граждан, является противопоставление собственно исламских и суверенно-государственных начал, якобы изначально чуждых друг другу. Создается впечатление, что исламская религия и государственная традиция в России принадлежат к двум параллельным мирам или по меньшей мере представляют два различных социально-исторических пласта, постоянно соприкасающихся, но никак не связанных генетически. Тем самым преувеличивается и одновременно непозволительно упрощается фактор конфессиональной общности, якобы априорно означающий более тесную связь российских мусульман с зарубежными единоверцами, нежели с согражданами иных вероисповеданий.

Разумеется, на уровне самых общих вероисповедальных основ мусульмане всего мира образуют хотя и очень рыхлую, но все же категориально определимую общность. Однако важно не упускать из вида принципиально важный для нас момент. Утверждение Ислама на территории современной России в качестве второй по значимости религии неразрывно связано с государственной политикой. Иначе говоря, на протяжении нескольких столетий государство формировало организационные основы российского Ислама, регламентировало процесс духовного образования мусульман, самым непосредственным образом влияло на социальный облик духовенства. Насколько можно судить, оно и в настоящий момент не отказывается от своей активной роли и возможности контролировать развитие исламских структур. При этом проводится закономерная «селекция», направленная на получение и закрепление некоторых политико-религиозных форм, приемлемых для существующей модели государственного устройства. Российская власть обладает определенной и при том весьма значительной свободой действий в своих манипуляциях Исламом. По словам А. Малашенко, при желании Кремль вполне мог бы обзавестись легальной исламской «оппозицией его величества его величеству»

Оставляя за скобками вопрос о моральной стороне описываемых взаимодействий, просто констатируем факт: «традиционный» Ислам на территории России является российским не только в силу «пространственно-географической» локализации или включенности в политико-правовое поле конкретного государства. Гораздо существеннее «особые отношения», установившиеся между государственной властью и большинством мусульманских (этно-конфессиональных по своей сути) сообществ на различных уровнях организации социально-политической системы.

Вместе с тем, общественно-политическая динамика последних лет вполне определенно указывает на существенные трансформации, происходящие в массовом сознании российских мусульман, что само по себе порождает у официальных структур представления о международно-политической проблемности Ислама для России. Прежде всего имеется в виду почти повсеместно фиксируемое социологическими исследованиями обостренно-критическое восприятие действий международной антитеррористической коалиции и связанное с этим специфическое, отличное от официального понимание места и роли России в современном мире

Пожалуй, худшее, что может произойти во взаимоотношениях российского государства с российскими мусульманами, заключается в отчуждении исламских масс от олицетворяемых данным государством принципов, норм и ценностей. Предельно опасной для России является ситуация, при которой приверженцы Ислама воспримут конфронтационную модель самоопределения в существующем мире. Имеется в виду религиозная дилемма, связанная с противопоставлением двух основополагающих понятий исламского мировоззрения — Дар аль-Ислам и Дар аль-Харб. С чисто доктринальной точки зрения в подобном противопоставлении нет ничего страшного или фатального для современных неисламских государственных структур, ведь соответствующая формула применяется уже много столетий и в богословских кругах является практически обиходной. Однако применительно к современным условиям распространения мусульман за пределы их «исторического» ареала упомянутая формула приобретает новый, куда более жесткий и конкретный смысл. В чем же состоит дилемма? Следует признать, что ее социально-психологические истоки, как истоки всякой неприязни вообще, заключены в механизмах негативной идентификации. Причем субъектом такой идентификации является не группа, а личность, переживающая кризис самотождественности. Было бы в корне неверным поддаться соблазну и «по-хантингтоновски» разделить мир на априори чуждые друг другу макро-сообщества, каждое из которых способно вступить в глобальную конфронтацию, «подняв на щит» свои цивилизационные ценности и религиозные убеждения. Противопоставление «земли Ислама» «земле войны» логически укладывается в данную схему и совершенно неожиданно обнаруживает ее функциональность. Представляя мир подобным образом, не шибко разборчивые интеллектуальные круги как минимум впадают в опасную иллюзию, а по существу делают половину работы за исламских радикалов. Ведь именно радикальные круги целенаправленно воздействуют на массовое сознание, пытаясь внедрить в него оппозицию «исламское-неисламское», более того — стремясь придать этой оппозиции всеобъемлющий характер и качество объективно-исторической реальности.

Само собой разумеется, что представленная точка зрения весьма далека от действительности. Единственным объективным показателем в данном вопросе является динамика международно-политических процессов, которая, строго говоря, и определяет ход мировой истории. Упомянутые процессы поставили современный исламский мир в достаточно непростые условия, так или иначе затронув сознание каждого члена уммы.

Дилемма между Дар аль-Ислам и Дар аль-Харб в целом соответствует состоянию всего исламского сообщества, но наиболее отчетливо она передает суть внутреннего конфликта, переживаемого мусульманами-иммигрантами. Исламские диаспоры на Западе переживают момент серьезного мировоззренческого выбора, тем более трудного, что происходящие сегодня процессы не имеют аналогов в истории мировой уммы. Никогда ранее не было столь значительного перемещения исламских масс за пределы их «конфессиональной» территории и никогда до этого, по крайней мере с эпохи крестовых походов, Запад так настойчиво не вмешивался в дела правоверных. Агрессивное поведение США и их союзников является открытым вызовом для массового сознания мусульман, проживающих в западных странах. Пока неясно, как это отразится на будущем исламских диаспор и на их отношении к западным демократиям.

Тем более настораживают попытки перенести западный «опыт» на российскую почву, а точнее — представить отечественные внутриполитические процессы в качестве «межцивилизационных». Особая заслуга здесь принадлежит отечественным СМИ, которые до самого последнего времени сущностно и терминологически дистанцировали Чечню (а то и весь Северный Кавказ) от России. Одновременно наблюдалась и другая тенденция, связанная с акцентированием северокавказского этнического присутствия за пределами «этнической территории».

В целом ряде российских регионов утвердилась дискриминационная практика администрирования, малосовместимая не только с функциональными принципами устройства гражданского общества, но и с действующими правовыми нормами... Она зафиксировала имеющиеся в обществе этноцентристские установки, придав им видимость официального политического курса. Фактически существующая поликультурность при этом не получала публичного выражения средствами социально-политической репрезентации и не сглаживалась, а, напротив, усугублялась, сводилась к примитивному противопоставлению «коренных» и «некоренных» жителей. Неуклюжие меры административного и полицейского воздействия привели к созданию некоего, весьма приблизительного аналога западных иммигрантских сообществ. Правда, в роли «иммигрантов» зачастую выступают российские сограждане, как правило, выходцы из республик Северного Кавказа. Благодаря своему «особому» статусу, заботливо «оберегаемому» столичными правоохранителями, российские кавказцы даже в Москве чувствуют себя социально чуждым инокультурным элементом. Симптоматично, что освещающие проблему печатные СМИ (включая наиболее солидные издания) от случая к случаю употребляют слово «диаспора», практически не вдумываясь в его изначальный смысл и тем самым подсознательно транслируя мотив отчужденностиВ перспективе такая политика вполне может привести к уже упоминавшейся конфронтационной перестройке сознания российских мусульман.

Таким образом, вопрос о том, насколько адекватно официальные структуры оценивают «исламский фактор» во внешней политике способен лишь дополнить либо помочь заново переосмыслить сложившуюся ситуацию, но никак не может отменить действительное положение вещей, заданное сложным комплексом социально-политических, психологических и социо-культурных взаимодействий. Заинтересованность, выражаемая российским мусульманством по вопросам выработки внешнеполитического курса вообще или стратегии отношений с отдельными странами, имеет под собой глубинную основу в виде развивающегося конфессионального самосознания.

Видимо, не будет большим преувеличением сказать, что современная Россия переживает очередной этап «исламского возрождения», связанный с международно-политической идентификацией массы верующих, уже осознавших себя мусульманами. Во всяком случае можно констатировать более или менее выраженные мобилизационные тенденции в сознании российских мусульман, за малым исключением пока не нарушающие общего лояльного отношения к существующему государственному строю. Оценки происходящего весьма различны и пока не позволяют с достаточным основанием судить о грядущих перспективах. Как бы то ни было, в стране происходит постепенная, но последовательная радикализация Ислама, приобретшая за последние годы характер устойчивой тенденции. Этот процесс многомерен, он, с одной стороны, обусловлен естественной для части мусульман религиозной формой выражения социального протеста, а, с другой стороны, подчинен динамике периодически нарастающей и затухающей этно-политической напряженности в «мусульманских» регионах. Однако оба упомянутых фактора не имели бы подлинной значимости, если бы не находились в непосредственной связи с ростом исламского самосознания. Его «высокоорганизованные» формы абстрагированы от конкретных этнических и региональных проблем, хотя обретают в них постоянную эмоциональную подпитку.

Одним из практических проявлений исламской идентичности является ее солидаризующее воздействие на массы верующих. Но речь в данном случае идет не о солидарности всех российских мусульман по вопросам их социального самочувствия и проблемам взаимоотношения с властью, хотя саму возможность подобного внутриконфессионального согласия, казалось бы, можно допустить. В действительности, любая выработка единых или хотя бы согласованных позиций потребует институционально-организационных усилий со стороны исламских структур, а это пока исключено в силу их политической разобщенности.

Политизированность Ислама в России не привела к сплочению российской мусульманской общины. Скорее она способствовала росту разногласий внутри нее, нарастанию конфликта амбиций между ее лидерами. Есть основания полагать, что государство заинтересовано в отсутствии единства среди российских мусульман. Это дает ему возможность манипулировать отдельными группировками, лишенными политической самодостаточности и находящимися в зависимости от официальных институтов и структур. Такая позиция государства, даже при всей своей негласности, представляется вполне вероятной и политически оправданной: единая независимая исламская умма неизбежно изменит расстановку сил, станет новым центром влияния или даже заставит российскую элиту потесниться. В силу названных причин федеральная власть не теряет бдительности. Она выступает от лица всех российских мусульман и сама предпочитает представлять их политические интересы, справедливо считая себя единственной силой, способной на подобное представительство. Разумеется, поощрение исламского конформизма не может не вызывать ответной реакции. Уж коль скоро российская власть стремится к полному контролю за исламским политико-культурным пространством, взаимоотношения с исламской оппозицией, как системной, так и внесистемной, тоже становятся ее уделом.

Процесс исламского возрождения на российской почве демонстрирует ожидаемый, но от того не менее любопытный феномен. Самосознание российских мусульман все в большей степени стимулируется их солидарностью с зарубежными единоверцами. Причем сосредоточенность на международной исламской проблематике, казалось бы, далекой от повседневных российских реалий, свидетельствует о важном факте: российские мусульмане, еще не консолидировавшись в национальных рамках, осознают себя частью общемировой уммы. Сочувствуя жертвам американского «антитеррора», они сделали однозначный выбор в пользу исламской цивилизации, совершенно не задаваясь вопросами о ее реальности и социально-политической природе.

Следует признать, что ни одна животрепещущая проблема не стала основой для реального общеисламского консенсуса. Даже на военные действия в Чечне российское мусульманское сообщество реагировало хоть и болезненно, но в целом сдержанно. Отдельные оппозиционные группы, позволившие себе резкую критику федеральной власти, предпочитали выступать не под исламскими, а под либерально-правозащитными знаменами. Более жестко по этому поводу высказывались северокавказские общественные деятели, но их декларативная солидарность с чеченским народом скорее соответствовала кавказоцентристскому подходу. Упомянутое обстоятельство лишний раз подтверждает этносоциальную и региональную специфику северо-кавказского ислама.

Чувство сопричастности проблемам исламского мира формировалось постепенно и, видимо, данный процесс еще далек от завершения (пока нельзя даже предположить, чем он завершится). И тем не менее глубинный смысл происходящего достаточно очевиден. Россия включается в общемировую исламскую динамику, а значит, должна будет учитывать факт собственной поликонфессиональности не только во внутриполитических делах. Впрочем, поведение России на международной арене вряд ли создаст реальную угрозу ее внутренней стабильности, по крайней мере пока ситуация в российской исламской общине не претерпит существенных изменений.

Итак, сложившаяся ситуация характеризуется растущей взаимозависимостью между динамикой внешнеполитических процессов, так или иначе затрагивающих Россию, и влиянием Ислама на внутриполитическую жизнь страны. Данное обстоятельство не оставляет российской власти иных вариантов интерпретации действительности, кроме тех, что ставят государство на первое место, а «исламский фактор» рассматривают с точки зрения его полезности, вредности или нейтральности для избранного курса

Тезис о продолжающемся процессе исламской идентификации российских мусульман нуждается в некотором пояснении. Принципиально важным представляется то, каким образом происходит идентификация. На современном этапе носители исламской идентичности склонны актуализировать свою конфессиональную принадлежность посредством ее соотнесения с представлениями об институтах власти, конкретных политических персоналиях, официальной идеологии, исторических основах государственности, государственной политике вообще. По существу, это можно рассматривать как один из аспектов уже описанной так сказать «мусульманской» модели восприятия социальной действительности. Опросы показывают, что образ российской внешней политики занимает далеко не последнее место в идентификационной структуре части населения, исповедующей Ислам. Здесь можно выделить по меньшей мере три составляющие.

Во-первых, российская дипломатия воспринимается, оценивается и зачастую критикуется в ее связи с политикой США и их союзников. Односторонняя прозападная ориентация российских властей не раз за последние годы становилась объектом критики мусульманских деятелей. Официальная позиция Москвы по отношению к агрессии в Ираке снизила общий критический тон и даже дала повод говорить о полной солидарности Российского государства с исламской общественностью. Однако очевидно, что сколь бы ни казались близки позиции официальных и мусульманских кругов, их разделяет доктринальная пропасть. И столь горячая тема, каковой является иракская война, несмотря на всю видимость сближения, не способна стать основой для сущностного консенсуса.

Во-вторых, исламская общественность России и в особенности та ее часть, которую принято называть интеллектуалами, довольно настойчиво выступает за установление стратегических, долговременных партнерских отношений между Россией и мусульманскими странами. В качестве одного из основных побудительных мотивов при этом выдвигается геополитическое положение нашей страны и ее заинтересованность в стабильности на своих южных рубежах. Любопытно, что западная дипломатия использует примерно те же аргументы, когда отводит России геополитическую роль заслона на пути исламского экстремизма или обосновывает военное проникновение Запада в страны Центральной Азии.

В-третьих, общественное мнение российских мусульман чрезвычайно встревожено устойчивыми ассоциациями, которые выстраиваются между необозримо богатым, широким, если не сказать всеобъемлющим, явлением Ислама и феноменом международного терроризма, заявившим о себе лишь в последнее десятилетие. Международно-политическая составляющая подобных ассоциаций особенно окрепла после 11 сентября и, следует признать, не без помощи государственных структур и подконтрольных им СМИ. Видимо, это как раз тот случай, когда увязка «внутреннего исламского фактора» с международной исламской проблематикой существенно облегчает жизнь российской власти.

С начала 1990-х гг. отношения между исламским миром и российским государством приобретают отчетливое внутриполитическое звучание. Следует признать, что первые контакты показали довольно слабую заинтересованность власти в устойчивом и продуктивном диалоге. Перспективы влияния Ислама на будущее страны еще не были осознаны политической элитой, которая считала вестернизацию и максимальное сближение с западным миром магистральным направлением развития России. Как следствие, интерес к мусульманским странам заметно снизился, а в массовом сознании стало формироваться негативное представление об «исламском факторе». Разумеется, в подобных условиях, когда сама значимость Ислама для России представлялась неочевидной, а идея российско-исламского взаимодействия на международной арене не воспринималась всерьез, оставаясь средством давления на западных партнеров, не было и речи о какой-либо государственной идентификации с исламским миром.

На исходе первого постсоветского десятилетия ситуация существенно изменилась. Политический «рейтинг» Ислама резко вырос в свете драматических событий, потрясших здание российской государственности, а затем и сами основы мироустройства. Характерно, что к этому моменту большинство исламских организаций практически сошли с российской политической арены. «Реанимация» исламского партийно-политического сегмента происходила в 2000–2001 гг. под воздействием растущего интереса власти к сотрудничеству с мусульманской общественностью.

Изменившаяся ситуация стала не меньшим вызовом и для российских исламских кругов. Если 2000 г. прошел под знаком взаимных пикировок России и Запада по поводу происходящего в Чечне, то 2001 г. завершился их фактическим союзом. Мусульманских политиков явно беспокоила прозападная ориентация российского руководства, которая еще более усилилась в связи с формированием «международной антитеррористической коалиции». В стремлении Кремля к партнерству с Европой и США усматривалась вполне определенная попытка дистанцироваться от исламского мира. Подобные опасения еще более подкреплялись антиисламской риторикой, которая в определенный момент просто «захлестнула» СМИ. Во многих речах и публикациях понятие «терроризм» фигурировало не иначе, как с обязательной приставкой «исламский».

В сентябре–октябре 2001 г. Москва заговорила об исламской угрозе так громко и отчетливо, как не позволяла себе говорить никогда до этого. Противостояние данной угрозе провозглашалось едва ли не главной задачей российской стратегии. Власть по сути добровольно восприняла доктрину «щита», которым должна послужить Россия в целях защиты западной цивилизации. Именно с этого момента исламский фактор во внутриполитической жизни страны оказался окончательно привязанным к внешне-политическому курсу, а точнее к тому, каким образом будут складываться российско-американские и российско-европейские отношения.

В период антииракской кампании США Россия заняла умеренно критическую позицию, осудив американскую агрессию, но сохранив в целом партнерские отношения с американской администрацией. Это позволило погасить волну негодования в среде российских мусульман. В дальнейшем российская власть предприняла еще ряд существенных шагов к тому, чтобы создать позитивный образ России в глазах мирового исламского сообщества. В октябре 2003 года глава российского государства присутствовал в столице Малайзии Куала-Лумпуре на заседании Организации Исламской Конференции. Здесь была предпринята самая серьезная попытка диалога с исламским миром не как с внешней, непонятной и потенциально враждебной силой, а как с духовно сопричастным России сообществом.

Таким образом, все перечисленные аспекты международно-политической идентификации российских мусульман неразрывно связаны с механизмами, помогающими российскому мусульманскому сообществу самоопределяться по отношению к государству. Какой же вывод напрашивается из всего сказанного? Прежде всего, нуждается в существенной коррекции государственная модель восприятия исламского мира. Если государство хочет, чтобы мусульмане идентифицировали себя с Россией, то и сама Россия должна идентифицировать себя со своими мусульманами, причем не в порядке «презентации» этнографического феномена. В таком случае логично ожидать, что российские мусульмане будут представлять свое государство перед мировой уммой. Возможно, это станет одним из существенных шагов в обретении международно-политической идентичности не только отдельными группами граждан, но и всем государством.

Статья подготовлена при финансовой поддержке Российского гуманитарного научного фонда (РГНФ), проект No 04-03-00121а1 Ихлов Е. Две стороны нового евразийства // Общая газета. 02-08.08.2001.2 Малашенко А. Два лика исламского радикализма // Независимая газета. No 76, 15 апреля 2003 г.3 Малашенко А. В. Ислам и политика в современной России// Мусульмане изменяющейся России? М., 2002. С. 23.4 Гудков Л. Динамика этнофобий в России последнего десятилетия. До-клад на конференции «Национальные меньшинства в Российской Федерации», Москва, 2–3 июня 2003 г. М., 2003.5 Мухаметшин Ф. М. Ислам в современном российском обществе// Мусульмане изменяющейся России? М., 2002, С. 46.6 Полосин В. Ислам в завтрашней России // Мусульманская газета. Апрель–май 2000, No4. С. 13.7 Кудрявцев А. Исламофобия в постсоветской России // Ислам в СНГ. М.: ИВ РАН, 1998.

А. Н. Смирнов — к.полит.н., с.н.с. ИМЭМО РАН

(Статья опубликована в Научном ежеквартальном альманахе
 «Ислам в современном мире: внутригосударственный и международно-политические аспекты», 1 выпуск

Вы можете поместить ссылку на этот материал в свой блог, скопировав код ниже:

Для блога/форума/сайта:

< Код для вставки

Просмотр


Прямая ссылка на материал:
<a href="http://www.islamrf.ru/news/analytics/politics/110/">ISLAMRF.RU: «Исламский фактор» международно-политической идентификации России</a>